ПЕТРОСЯН ГРАНТ ПЕТРОВИЧ
ВОСПОМИНАНИЯ (выдержка) 2008
ФЕДЧЕНКО АННА ИВАНОВНА
Я Анна Ивановна Федченко родилась на Украине, село Прилуки, Черниговской области в 1925 г. (27 г.) 24 сентября в зажиточной крестьянской (кулацкой) большой семье (8 человек). Было шесть братьев и одна сестра. Отец мой Иван Кириллович и мать Марфа Максимовна Сидорец имели в то время, т.е до Советской власти небольшую усадьбу, где работали наёмные работники, они помогали папе, по хозяйству.
Про дедушек и бабушек знаю, что имели свои хозяйства. Дед по отцу Кирилл Федченко. По матери Максим Сидорец. Мать Ивана Кирилловича была ужасно строга. За столом было запрещено говорить или смеяться. В противном случае либо ложкой по лбу, либо выгоняла со стола без обеда. Все были очень религиозны. Брат Семён был очень шаловливый, а в пасху нельзя было есть пока все не вернуться из церкви. Бабушка говорила «не есть, пока я из церкви не вернусь». У нас была икона во весь рост. Бабушка говорила «икона мне скажет кто ест». Сеня повернул икону и съел. Бабушка вернулась и видит, что икона перевёрнута, он выбежал и все поняли, что это он. Он убежал к дяде (папиному брату) и был там два дня. Потом пришёл дядя уговорить, что его бабушка сильно не наказывала, но она всё равно прутиком дала ему без штанов.
Мне хочется рассказать о моих собственных бабушках и дедушках. Я их не видела, знаю только из рассказов мамы и братьев. Мамины родители жили в Чернигове, а папины в этом же хуторе. Родители мамы были очень добрые, весёлые, а папина мать, как я уже писала, была очень строгая, ворчливая, а отец, наоборот. Он также любил своих внуков и как наш папа любил им рассказывать сказки. Учил кататься на лошади, помогать по дому, особенно убирать урожай. Они работали наравне со взрослыми, но он все время говорил: «неграмотный человек, все равно, что собака на привязи». И это правильно, ребята сами добивались всего, т.к. папы уже не было. И я всегда завидовала тем, у кого были бабушка и дедушка. Их ласки я не чувствовала. Что поделаешь, такова жизнь! Да и с мамой я мало пожила – всего 14 лет. Все испортила война. Но я не жалею. Ещё раз говорю, что мое счастье, что я попала в хорошие руки Петросяновых.
Нас было 8 детей - шестеро братьев и две сестры: Иван, Семён, Петя, Витя, Саша, Вася, Нина, и самая младшая я.
У нас в доме 3–4 дня жил Махно. Угрюмый человек, но не грубый. С папой вместе играли на гармошке. Махно сказал, что у папы не хорошая старая гармошка. У Махно была новая.
При Советской власти узнали, что отец использовал рабочую силу (батраков), использовал чужой труд. Решили отобрать имение, т.е раскулачить, распустить батраков, а семью сослать в Сибирь. Таких семейств в то время было много, они все пострадали.
Папы не было дома, он уехал в Киев к среднему брату Пете погостить. Он там учился. А к нам домой приехали вооружённые мужчины и сказали маме, чтоб она собрала что могла и с детьми садились на повозку. Что мама могла взять на себе? Сама растерялась, плакала. Нас дома было 5 человек, а мне тогда было 2–3 года. Мама каждому из нас сделала узелок. Положила смену белья, сало, хлеб и записку, т.е ФИО, чтоб они знали кто они.
Дело было зимой, в феврале. Посадили на повозку и поехали. А я только спросила: «Дядя, а там хлеб будет?» Он ответил: «Будет, будет, все там будет».
Нас привезли в огромный дом. А мама всю дорогу плакала. Ведь нелегко всё оставить нажитое трудом. Когда приехали в этот огромный дом, топили печку, посреди комнаты стояла огромная бочка с водой и очень большая кружка на цепи, чтоб не украли. (Я пишу, и от этих воспоминаний у меня рука дрожит). Побыли мы там (у нас свой угол был) 2–3 дня. Но, спасла доброта моих родителей, которые очень хорошо относились к батракам, и они же нас и выручили откуда ни возьмись. Появились несколько батраков и сказали маме: «Максимовна, по одному ребёнку спускай в балку (обрыв), там подвода стоит, мы вас спасём». Ребята убежали, остались я и мама. А по нужде выходили кто куда. И когда мама выходила со мной, то часовой спросил: «Ты куда?» Мама ответила, сама быстро спустилась со мной, и мы быстро уехали, а все узелки остались. Нас батраки распределили по хаткам батраков. А в это время, на бричке, папа возвращался домой. Его эти же батраки встретили, и сказали, чтоб он домой не ездил, ему всё рассказали. А папу ждали у нас дома, чтоб его арестовать.
Вот так мы были спасены от ссылки. Все решили отправить нас в Ростовскую область г. Шахты. В Шахтах жил наш двоюродный брат, и там учились братья Витя и Петя на рабфаке. Вот там мы остались навсегда. А папа, Иван Кириллович, остался, чтобы попробовать отобрать своё имение. Но поместье было уже в беспорядке. Батраки говорили ему - не ходи, арестуют.
В эти годы начался страшный голод, воровали, убивали за кусок хлеба. Спасались травой и лошадиным молоком. Моего старшего брата Ивана Ивановича не тронули, т. к. он жил в другом селе. И был у него тогда один сын Коля и жена Ольга. От голода люди опухали и мой брат тоже, Коля еле живой был, его поили лошадиным молоком (хорошо, что была лошадь, её в доме держали, чтобы не украли).
А папа где-то достал кусочек хлеба и сало и принес Коле, сам не тронул. Пришёл ночью, опухший от голода, голос его изменился, и дверь ему не открыли. Было много воров. Хотя он говорил, что Коле принес хлеб, ему не поверили, т.к. голос был каким-то чужим. А утром увидели его еле живым, а под рубашкой было сало и хлеб, не съел. Только сказал сыну – это Коле. А до этого он сыну сказал: «Ваня, я плохо себя чувствую, если что, ты заменишь меня». Так и было. Он умер в 1927 году, мне было 2 года, я папу не помню. Мама и папа были очень добрые, никого никогда даже пальцем не тронули. Вечером, перед сном, когда ложились, папа сказки разные и длинные рассказывал. Мальчиков учил сидеть верхом на лошади и гнаться галопом, сам с ними тоже. Летом ребята помогали убирать урожай вместе с папой, но у нас были и батраки, за что нас и раскулачили., и они помогали вместе с рабочими пахать и убирать урожай.
Иван Иванович (звали мы его по отчеству) кое-как, братья помогли ему, приехал в Шахты. Он был опухший. Мы думали, что он не поправится. Врачи сказали, чтоб мама еду закрывала и давала понемногу. И в один день за обедом Коля засмеялся. Мама спросила: «Что с тобой, Коля?» Он ответил: «Я хлеб не доел». Мама с радостью промолвила: «Все, замки снимаю».
Братья Саша и Виктор работали в шахте, а вечером учились в Рабфаке, тогда были также учебные заведения ВЗО…это не интересно. А Нина поступила в швейную мастерскую, сначала ученицей, а потом уже шила самостоятельно.
И вот так жили, но у нас дома (квартиру сначала снимали, а потом купили). Было весело. Ребята с работы приходили, обедали, отдыхали и пели украинские песни. Младшего брата Васю взял к себе (мамин брат) дядя. Он у них ходил в школу. Смотрели за ним хорошо. У них не было детей. А когда подрос, убежал к маме и больше мама его не пустила.
В Шахтах, когда жили я, Нина, Вася и Саша, в другой комнате в доме жила студентка со своей матерью. Когда студентка уходила, ее мать ставила кукурузу вариться очень долго. Я тогда в школу ещё не ходила. Пришла домой так вкусно пахнет. Я одну кукурузу стянула и половину съела. Когда вернулась эта Галина и ее мать домой, мая мама варила клеверный суп. Галина жалуется своей маме почему кукурузы мало, а та: «как всегда!». Моя мама догадалась, что это я хватила хворостинку и побежала за мной, а я под кровать. А брат Вася, самый младший, говорит маме – «бей меня, ну ребёнок не удержался!». С тех пор я ничего не трогала. А Вася говорит: «если чужое – значит воровство».
Братья, когда работали на шахте, получали хорошие бесплатные пайки для того времени, и мы опять стали жить нормально. Хотя семья была большая, но жили дружно. Никогда не было ссор, оскорблений, даже слово «дурак» не произносилось. Все были добрые, отзывчивые, приветливые. Не надо было спрашивать на улице номер нашего дома, только назвать нашу фамилию и всё.
Мама все вопросы разрешала со старшим братом Иваном Ивановичем. Кому туфли купить, кому брюки и т.д. Все деньги, зарплаты приносили и давали маме. А когда кто-нибудь хотел жениться, мама говорила: «В такую большую семью девочку приводить не надо». Или комнату снимали, или покупали.
Мама была неграмотной женщиной, окончила 2 класса, но воспитала нас правильно. Семья была очень дружная. Даже слово «дурак» в семье не было. Вася один раз зашивал и иглой укололся. Сказал «черт». Мама сразу подошла и дал ему по рту и сказала, чтобы ни разу этого не слышала. Братья так любили и уважали маму, что, когда все ходили на свидание договаривались приходить, чтоб мама один раз дверь открывала в одно время. Иван Иванович шил нам бурки, рубашки. У нас дома всегда после работы ели, отдыхали, пели песни и шли гулять. Куда-то ехали, меня с собой брали. Хорошо было всем вместе.
А я была самая маленькая, но меня все любили и баловали. Когда приходили с работы, мне что-нибудь приносили, или пряник, или петушок. Единственное, что осталось в памяти – «хвост рыбы». Когда получали селёдку, а она такая хорошая была, большая, жирная, я давно такой не встречала, эту сельдь мама разрезала на кусочки и за обедом давала. Голову по очереди, т. к. все хотели голову, и все ее любили, а мне всегда доставался хвост. И этот «хвостик» я и сейчас ненавижу, а голову люблю любой рыбы.
А когда некоторые братья поженились, в воскресенье приходили к нам, к маме с семьёй. Утром мама готовила блины и ещё кое-что, все вместе завтракали, потом мама готовила обед, а все остальные играли в лото, карты, домино. Пели украинские песни. Брат Саша играл на скрипке, Витя (который женился на москвичке и уехал в Москву) играл на мандолине, Вася на гитаре, а старший Иван Иванович на ложках. Был целый ансамбль. Запевал старший брат. После обеда уходили, кто домой, кто в кино или театр. Детей – маминых внуков, то есть моих племянниц, оставляли нам, т.е. маме. Вечером хуже всего доставалось мне, т. к. мама убирала, а меня заставляла их забавлять, укладывать, а мне самой хотелось погулять с девочками. А племянницы были меньше меня на 3–4 года. Одна Валя была маленькая и противная. Рот открывала и орала – не хотела спать. А я как следует побью её, то она быстро засыпала. А мама меня за это ругала, а сама так никого пальцем и не тронула. Невестки маму очень любили. Она никогда ни во что не вмешивалась.
Вот так в Шахтах и жили. В начале даже и спали на полу, но ребята сами сделали кровать, большую, и спала на ней только мама, Нина и я. Потом, когда ребята стали хорошо получать, зарплата увеличилась, хотя в шахте работать было очень опасно, купили небольшой домик с садом и жизнь изменилась к лучшему.
Я стала ходить в школу, в первый класс. В школе сделали прививки против тифа, и я на второй день им же и заболела. Уложили меня в больницу, постригли, была «кячал» (лысая) такая смешная. За мной в больнице смотрела мама, и когда она поднесла зеркало, чтоб я посмотрела на себя, я его тут же выронила в окно, была страшная. И так тифом заболели трое: я, потом мама отвезла меня домой, и сама слегла, потом брат Саша. Дома нас было 6 человек, трое заболели, а трое нет. Да, а ещё когда мне было 3 годика, я заболела менингитом. Папа привёз из Киева врача, который лечил меня 7 дней, жил у нас дома. На шестой день мама давала мне лекарство, и я прошептала: «Какое горькое». У мамы чашка упала из рук, от радости, потому что я только стонала и не говорила. А врач сказал: «Все мне больше делать нечего!». Папа отвез его назад с подарками. Да, ещё забыла, когда я болела тифом, стала поправляться, пришли братья меня навестить и попросили маму, чтобы она меня показала в окно, внутрь не пускали. Мама подвела меня к окошку, дверь распахнулась и меня продуло сквозняком, и я сразу заболела воспалением лёгких. Вот такое у меня было детство. Потом пошла в школу на второй год, училась на «5», мне давали в столовой бесплатный завтрак.
Бедной маме доставалось много хлопот. То раскулачили, все пропало, что нажили, потом осталась одна с детьми. Днем работала по дому: стирала, обед готовила. Ночью штопала, гладила, чтоб из дома выходили чистыми, опрятными и все соседи удивлялись, как это она без помощи извне успевала. Поэтому рано и ушла, в 66 лет.
Всех определила: средний брат ходил учиться к портному, сначала в подмастерья, а потом купили старую швейную машинку, стал подрабатывать, принимать заказы. Шил брюки, рубашки. Ом потом женился, но маме и мне помогал. У него самого было 5 детей. Он же после войны стал директором винного завода, был депутатом горсовета. На войне потерял ногу. Когда я с Гуриком поехали в Шахты, ночевали у Ивана Ивановича. Гурик в страхе меня спросил: «Мама, что это за нога под кроватью?» Я ему рассказала.
Так все и разъехались, немного утихло положение в стране, не было гонений на кулаков, то все ребята стали собираться в одном очаге. Устроились неплохо, завелись семьи: жены и дети… и вот наступило страшное время – война. Еще одна страшная беспокойная жизнь.
У мамы какие-то были вещи сны (сейчас у меня тоже). Утром 21 июня мама проснулась и рассказала свой сон. Как будто прилетели голуби и сели маме на пальцы, и она стала смотреть на них и любоваться. Вдруг подул сильный ветер с дымом, и голуби один за другим улетели. Она осталась с двумя голубками. Утром мама рассказывала сон за завтраком, все были дома, кроме двух братьев. Мама сказала: «Что-то будет, и я останусь только с двумя голубками: Ниной и Аней». Не прошло и двух часов, приехали на машине военные, и забрали двух братьев, сказали, что война с Германией и есть приказ о мобилизации, а концу месяца мобилизовали остальных, и мы опять остались одни.
Мама моя была верующая - каждому пришила на воротник молитву «Живые мощи». Братья потом рассказывали, что, наверно, мамина молитва и спасла их. Сами же каждый вечер молились перед иконками, у нее были очень хорошие, старинные иконы. После смерти мамы Нина одну хорошую икону подарила Гурику от бабушки, но не знаю, где она сейчас.
Когда началась война, я была в Харькове. Брат Саша взял меня на каникулы. И вдруг война. Пришла повестка брату, он очень переживал за меня и поручил товарищу отправить меня домой. Посадил в грузовой поезд. А поезд проехал город Шахты и остановился на следующей станции. Это место я не знала и не знала куда идти. Уже было темно подошёл милиционер, расспросил и посадил меня на грузовик, который ехал в Шахты.
Все братья вернулись, правда были ранены. Иван Иванович без ноги, а у Виктора, который после войны женился на москвичке, не было пол-ладони, но все вернулись. Во время войны и мне досталось. С хлебом было плохо. Так я и сестра ходили ночью занимали очередь в магазине, чтобы утром купить.
В 1943 году Ростов и Шахты страшно бомбили. Один раз бросили листовки, где было написано: «Приедем завтракать, обедать и ужинать». И три раза бомбили. Мы все время жили в погребе. И еще одна листовка: «Сидит Сталин у патефона и слушал песню «Последний наш денёчек», а Гитлер на гармошке «Широка страна моя родная». И другие были угрожающие.
Сверху: Витя Вася Саша
Снизу: Петя, Аня, Нина
Женщины должны были работать, а учеников летом посылали в колхоз убирать картошку, буран, морковку. Я тоже поехала. Это было обязательно, скрываться нельзя. Мне было 13–14 лет. Привозили нас в колхоз в какой-то барак, мальчики отдельно. Очень плохо кормили, умывались в речке. И вот я задумала сбежать с одной девчонкой. А нашей руководительницей была очень хорошая женщина – учительница математики, Антонина Фёдоровна. За ней ухаживал мой брат, я ей всё и рассказала. Она помогла нам, даже свой паёк дала. Утром рано мы тихо вышли, а в это время ехала подвода на станцию, мы дядю попросили, он нас довёз. Сели мы в товарный поезд и доехали в Шахты. Мама обрадовалась. Я из дома не выходила, чтоб меня не видели, что я дома. А бомбёжка продолжалась! Вдруг приехал мой брат Саша и сказал маме, чтоб она собиралась, он её и меня отвезёт к брату Пете. Саша тоже был на фронте, развозил продукты на фронт. Когда началась война, немцы уже подходили к Ростову. Он решил спасти меня и маму, и сестру с ребёнком Людочкой. Приехал за нами, чтоб отвезти к брату Пети в город Рустави. Он тогда был командир летнего батальона (где брат был сержант у него) и жил там вместе с женой и дочкой Леночкой. Мама отказалась, сказала: «Я уже потеряла однажды и дом, и всё в доме, никуда я не поеду. С трудом приобрела и дом, и хозяйство и опять терять? Как все соседи, так и я. Что будет, то будет». Хорошо. Пусть будет так. Ночью в коридоре выкопали яму, застелили чем могли, и положили туда: мешок муки, мешок крупы, мыло, сахар, масло, спички и прикрыли так, чтобы не было видно, чтоб мама и сестра не нуждались. Потому что, когда наши отступали все взрывали и хлебопекарни, и шахты… Утром брат стал собираться в дорогу и маме сказал: «Пусть Аня меня проводит до угла». Я как была в тапочках, в сарафанчике, села в машину и поехали, мне тогда было 14 лет. Домой не вернулась. И только мы выехали, вошли немцы. По дороге встретили соседа, брат его попросил, чтоб сказал маме, что Аню я увожу, пусть не беспокоится. И так я с 14 лет жила у брата Пети, и я долго не знала, что в Ростове уже немцы. Брат запрещал, чтоб мне об этом говорили.
И так началось неудачное моё путешествие. Где я только не была с Сашей. Ни дай Бог никому это пережить. Я месяц спала на плече у брата. Я не знала, что такое пастель. Потом шофёр сделал для меня полочку, кое-что постелили, и я спала ночью на полке. Одежду он покупал по пути или менял на продукты. У Саши машина была большая, как сейчас маршрутки. А сколько было беженцев. Немцы уже подходили к Ростову. Люди убегали с узелками, с детьми. На машину брата садились сверху, цеплялись сзади. У нас жарко, пыльно. Купались, т.е умывались в какой-нибудь речке, которая попадалась на пути. Брат был сообразительный. Когда останавливались в какой-нибудь деревне, он кусок мыла или сахар менял на продукты: курочку, молоко или мясо… По дороге он покупал мне одежду, обувь. Он был очень внимательным, ведь он чувствовал ответственность за меня. (Его очень хорошо знают и Гурик, и Карен, и Грант. В мирное время после войны я с ними отдыхала на даче, под Ростовом, станция Константиновка).
Стали подъезжать к Тбилиси. А летний батальон Пети находился около Тбилиси в Рустави. Ещё до Тбилиси мы остановились в г. Майкопе и ночью спали под «катюшами» — это огромная машина. Когда я узнала, брат по дороге рассказал, я ужаснулась, в первый раз видела её. По дороге, где только я не спала: и под Катюшами, и в каком-то сарае и т.д. и т.п. И вот мы в Тбилиси. Машину встретил один генерал какой-то части и приказал брату, чтоб он попал в его распоряжение. Такая машина его части нужна, а меня распределить в детдом. Я расплакалась и говорила: «Лучше бы я осталась с мамой». Но Саша был смекалистым парнем, и он обманул генерала, сказал: «У нас есть родственники в Тбилиси: «Разрешите сестру отвезу к родственникам и вернусь?». Я этот момент очень хорошо запомнила. Генерал посмотрел на меня, плаксивую, посмотрев на часы, сказал строго: «Даю вам 20 минут». Как только сели в машину, брат сказал шофёру: «А ну гони машину до Рустави!» Моей радости не было конца! Приехали ночью к Пете. Брат нас не ждал. Петя очень обрадовался, что я не осталась у немцев. И тут Саша сказал: «Я ее возил около двух месяцев, теперь оставляю тебе, береги ее. Теперь ты в ответе за Аню – она у нас одна». Хотя один раз он ещё приехал, проведать меня и привёз кое-что. Петя там жил, я уже говорила, с семьёй: дочь Леночка и Мария – жена. Всю ночь мы не спали. Всё говорили и говорили, а утром попрощались и уехал. Какое было прощанье, со слезами на глазах!!!
И там я прожила полтора года. Там было одно развлечение – ходить и встречать встречные поезда, а вдруг какого-нибудь знакомого встретишь. Однажды я пошла с Петей встречать, большей частью я ходила с его женой, встретили два поезда – никого, третий…, и мы махнули рукой и пошли. Вдруг вслед упрёк: «Вот как встречаете родных!». Обернулись оказался Саша! У него был недельный отпуск, и тот же генерал разрешил навестить сестру. Ой! Какая была радость! Он привёз мне одежду, дело было уже к зиме. Оставил деньги, и мы опять распрощались. Пошло все обыденно, по-старому…жаль. По субботам привозили кино. Играли в карты, лото, домино, в общем находили забаву.
Мама очень переживала, ведь у неё шестеро сыновей воевали против немцев, и зять. Мама была очень доброй женщиной. Когда у кого-то кто-то болел приносила им сахар, масло. Ведь, как я говорила, брат оставил им. У нас дома оставался один немец. Очень был странный. Ночью вставал и стрелял в потолок. Мама ночевала в подвале, а сестра убежала в деревню. Но потом его убили партизаны и к нам домой поселили других немцев: муж и жена – врачи. Они были спокойные и к маме относились хорошо. Тогда и сестра вернулась. Когда же немцы уходили, и они с ними, то они маму предупреждали, чтоб воду набрала в запас, закрыла ставни и легла на пол. Почему? Потому что немцы, отступая взрывали водопроводы, а те, кто смотрели в окна, когда они уходили, в них стреляли и очень многие так погибли. А наши вышли на улицу, когда услышали «Ура!».
Потом через год – полтора появился Грант Петрович. Он был старшиной моего брата. Иногда он получал посылки из Еревана и меня угощал, и так началась наша дружба. Сначала в шутку, а потом шутка приняла серьёзный оборот. Грант за мной стал ухаживать. Полюбили друг друга. Приехали его родители: отец и мать, познакомилось с братом. Познакомились, хотели меня забрать, я не поехала, да и брат не соглашался, он говорил: «Без разрешения мамы и братьев, я ее не отдам». А братья мне посылочки присылали немецкие, деньги, так что я жила очень хорошо.
Брат взял отпуск и с семьёй поехали домой. Какая была встреча! Больше всего обрадовалась мама, что увидела меня. Дома Иван Иванович был без ноги (он был уже женат на украинке), Вася контуженный. Вдруг приезжает Грант - он уже стал лётчиком- лейтенантом, он уже не был старшиной у брата. Побыл несколько дней, и мы уехали вместе. Сначала не хотели меня в Армению пускать. Говорили там у всех по 3 жены. Больше ничего не знали. Мама не пускала, т.к. думала, что армяне имеют несколько жен, а я говорила: «Ну если не понравится, вернусь». И вот возвращалась 50 лет. И была с ним счастлива. И вот мы договорились с Грантом убежать. Только утром, когда мои вещи уже были в машине, подошёл брат, благословил нас со слезами на глазах и сказал: «Грант теперь ты в ответе за неё». Расцеловал, выпили по рюмке уехали. В Ереване были почти все, только Витя не был.
Марго (Маргарита Гарегиновна) и Грант, 1941
Петрос и внуки: Гурик и Карен, 1960
Осталась я опять одна с родителями Гранта - Петросом и Марго, а он опять уехал. У Гранта ещё была бабушка – мать отца. Сидели мы с ней, говорили, но она по-русски плохо говорила, а я по-армянски ни бум-бум. Но понимали друг друга.
Бабушка Гранта – Зало, была тётей Петроса У них детей не было. У Петроса был отец Артём (Арутюн). У Артёма был брат Григор. У Григора детей не было, и он видит сон что у Артёма будет двойня, и он сказал если будет двойня, одного дашь мне. Договорились. Родилась двойня. Петрос и брат Абгар. И Абгара отдали Григору (Егор). Поэтому родные братья стали Пётр Артёмович и Абгар Егорович. Петрос был самый интеллигентный и культурный, и самый красивый. Он служил в царской армии. Мы собрали чемоданы и тоже ждали. Петрос отослал меня, говорил у тебя другая фамилия. Скажи, что ты дочь товарища приехала учиться. Но пронесло.
Немного хорошего хочется сказать о папе Гранта Петре Артёмович. Был чудесный человек, интеллигентный, старый офицер. Работал на заводе «Арарат» главным бухгалтером. Очень порядочный, честный человек. Я его очень любила. Он с радостью меня принял, а мать не особенно. Когда болел, хотел, чтоб я за ним.
Хорошо, что Петрос был хорошим человеком, он любил меня, ходили с ним в кино, в театр, любил ходить со мной на базар. Даже, когда болел, то любил, чтоб я ему готовила, чтоб за ним ухаживала. Перед смертью он поцеловал меня и Гурика. А бабушка ещё у них была больная. Сидели мы с ней на балконе и болтали о том, о сём. Она мне рассказала про армяно-турецкую войну, об обычаях армян. А когда она заболела, то я носила ей передачу. Поправляла подушку, говорила с ней, и всё думала, что я её внучка.
Конечно, когда я приехала в Ереван, то мне было очень трудно. Чужая семья, свои домашние законы. Я не знала, как себя вести, потому что я весёлая, жизнерадостная, и Марго меня всё время одёргивала: много не смейся, на улицу не выходи в сарафане. Правда в то время женщины и девушки одевались по-старому, шея и руки должны были закрыты, а я когда выходила в сарафане или в платье с короткими рукавами, на улице смотрели другими глазами. Грант говорил: «Не обращай внимания». Всё было, но я пережила, перетерпела, и встало всё на свои места. Правда папа - Петрос был очень хороший. Он относился ко мне как к дочери (об этом я уже писала).
Был такой случай. Когда Грант привёз меня и оставил в Ереване, в 1947 году, всех кто служил в царской армии, ссылали в Сибирь. Отец Гранта Петрос был офицером царской армии и его тоже хотели сослать. Я стала плакать. А папа посадил и говорит: «Тебе нечего бояться, у тебя другая фамилия, и тебя не тронут. Ты будешь дома, как будто ты дочь моего друга, приехала из Ростова учиться. Вот тебе ключи, деньги, а потом с Грантом решите, что вам делать». Я, конечно, заплакала, осталась бы одна, чтоб я делала. А папа ведь был старым офицером. Вещи сложили, всё упаковали и ждали, когда подъедут на машине и их возьмут. Всю ночь не спали, я старалась быть у соседей, чтоб меня вдруг не забрали. Прошло 2 дня, всё утихло, но всё равно вещи не распаковывали, ждали. Но хорошо пронесло всё мимо. Бог помиловал!
Сидела-сидела и надумала, а не пойти ли мне в техникум учиться. А меня на это подтолкнула соседка. Но у меня не было ни документов, ни бумаги. Школу разбомбили немцы, и всё пропало. Но я всё же пошла. Попала к директору педучилища Анаиде Худовердян, всё ей рассказала, она выслушала и сказала: «Девочка приходи 20 августа на экзамены, выдержишь хорошо, а нет, так нет». Было 2 экзамена. Один по русскому языку, второй по математике. Я математике не боялась, я в школе всегда получала 5, а русского языка немного боялась, все правила забыла.
Дома никому, ничего не рассказывала. Сдала экзамены, и меня зачислили. Опять ничего не говорила. Первого сентября, когда собирались на работу, я тоже стала одеваться. Папа спросил: «А ты куда?». И тут я всё рассказала. Папа поцеловал, поздравил, а Марго была не очень рада. Но я была уже на третьем курсе, когда Грант задумал демобилизоваться. Грант к этому времени уже демобилизовался и тоже поступил в сельскохозяйственный институт.
Родилась девочка, Карочка, заболела, положили в больницу. Уже стала поправляться, а тётя Люся (мать Этери) была там врачом, взяла девочку в кабинет и закрыла дверь, девочка плакала, я кричала. А когда открыли дверь, она лежала вялая и вся говорила: «Мама больно». Ей был 1 год и 3 месяца. Оказывается, опять, никому не говоря взяли у неё мазок с позвоночника. Грант уже был в Ереване, когда узнал забежал в кабинет, схватил чернильницу и запустил в неё, хорошо, что не попал, и все свою жизнь с ней не разговаривали она к нам домой не приходила. Девочка через два дня умерла. Она родилась в 1946 году. Сейчас ей было бы 60 лет. Но чему быть, того не миновать. Зато у меня чудесные мальчики и внуки. А когда была беременна, то я где только не спала, и на полу, и на столе. Два раза со стола падала и ничего. Вода на пятый этаж не поднималась, я и вёдрами воду таскала, и печь топила, вобщем не была нежной, а была женщиной, пока не получили квартиру и стали жить самостоятельно. В 1958 году родился сын Гурик (Геворг).
А как тяжело мне доставалась учёба. Я уже писала, как я поступила в техникум. Я там училась хорошо, т.е на «5», была секретарём коммерческой организации. В то время, кто оканчивал техникум на «отлично» сразу принимали в институт без экзаменов. И так я стала студенткой Русского педагогического института. На первом курсе родился Гурик (него была сестра-близнец, но она не выжила). Пришлось оформлять академический отпуск, пока Гурик не пошёл в детский сад. Тогда я стала продолжать учёбу. Села на второй курс, т.е. зачислили меня. На последнем курсе родился Карен, а гос. экзамены надо было сдавать в марте, а родился Карен в феврале. Я пошла к декану – бывший лётчик, и попросила, чтоб разрешили мне сдать гос. экзамены на следующий год. Декан отказался подписать заявление, порвал его и сказал: «Иди занимайся и приходи на экзамен». (Я в институте тоже хорошо училась). Ох, как мне трудно было готовиться к экзаменам. Никто не помогал. Марго и все остальные работали. Карен был очень неспокойным, да ещё Гурика с детсада приводила домой. Это был ужас! Ночью не спала, занималась. И вот настали дни экзаменов. Иду, дрожа на первый экзамен – литература XVIII века. Когда я вытащила со страхом билет, декан тихо прошептал: «Не волнуйся». Председатель комиссии был профессор из Ереванского Государственного Университета. Когда села на место, декан спросил глазами: «Как?» Я показала, что первый вопрос кое-как, второй – хорошо, третий – ничего. Опять он меня успокоил. А когда я вышла отвечать, видно вид у меня был неудовлетворительным, я начала отвечать, а профессора заговаривали, тут мне одна из педагогов сказала: «Отвечайте на следующий». А второй вопрос я же хорошо знала, вдруг, декан прервал и сказал профессору: «А Вы знаете, месяц тому назад, она украина-армянина родила». Тот воодушевился и сказал: «Так зачем же мы её мучаем? А на следующих экзаменах (а их было всего три), - он говорил – какой хорошо знаешь, на тот и отвечай!»
И вот так, своими силами я закончила Армянский педагогический институт. Стала педагогом русского языка и литературы. Я сама всего добилась.
Грант был лётчик-истребитель, но на войне не был, а когда я появилась он перевёлся в Армению и демобилизовался. Когда он пошёл в летнюю школу, не закончив 10 классов, а когда демобилизовался пошёл в вечернюю школу и окончил 10 класс. Поступил в Сельскохозяйственный институт. Окончил на отлично. Материально мы и тогда не нуждались. Грант, когда был студентом, получал сталинскую стипендию, 750 р., это больше чем зарплата. Был парторгом. Когда окончил институт стал деканом мехфака.
Он был известен заграницей, побывал во многих странах, в институт приезжали из-за границы, все с ним считались пока тяжело не заболел.
С соседом выезжали в поле, вывозили улья с пчёлами. У нас были два ящика, Грант размножил их до 12. Ящики делал сам. Ему помогал сосед.
А хорошо было около Севана, зелени и цветов много. Три семьи вместе выезжали. Жили в палатках, самодельные столы, стулья. Вечером играли в нарды, в карты. Ложились рано, и вставали рано. Много ели мацони с чесноком и яица – всё это покупали в деревне. Один раз мы с Грантом пошли, купили что нужно, на обратном пути увидели, как из нашей палатки выбежала лисица. Я замерла, не могла дальше идти. Грант бросил всё, побежал, а потом вышел и сказал, что всё в порядке. Грант выручил женщину, которую попросили присмотреть за Гуриком. Но после этого Гурика одного не оставляли.
Второй случай. Приехали к нам председатель совета с товарищами на пасеку, мёда покушать. Зашли в палатку, а парень соседский спросил у меня: «Ты когда-нибудь на лошади каталась?» Я ответила: «Нет» - «Давай покатаем». Помог мне сесть на лошадь верхом, а она меня как понесла, мужчины выбежали, а она по полю скачет. Они закричали: «Держись за поводья». А сами сели на лошадей и вдогонку. Еле остановили лошадей. Но я почему-то не испугалась, просто лошадь почуяла чужака и помчалась. Все они испугались, т.к. лошадь была не очень покладистая. Но что ж, всё бывает!
Когда собирали мёд, то больше половины продавали, покупали на зиму картошку, лук, масло и ещё одежду, кому что нужно было.
Итак, Грант окончил институт, стал деканом мехфака, потом секретарём райкома, а потом директором агрохимического института, и работал там до конца своей жизни, 40 лет. И назвали институт его именем – институт имени Г.П.Петросяна.
Потом Карен пошёл в детский сад. Я на работу в школу имени А.С.Пушкина, где честно отработала 45 лет. Итак, мы вместе, в первый раз, пошли первого сентября в школу: Гурик в первый класс, а мне в первый раз дали третий класс. Ходили вместе в школу, из школы. Со школы с Гуриком забирали Карена и шли домой. Прошло 2–3 недели, никто не обращал внимания на то, как Гурик учится, и как делал уроки. В один прекрасный день, я спросила: «Что ты сегодня получил?» Он ответил: «Пять». Я, конечно, с радостью его поцеловала, а когда пришли домой, я попросила, чтоб он мне показал оценку. Показал!!! 2 + 2 + 1 = 5, т.е. он получил такие оценки, бедный сложил и мне сказал. Я, конечно, на него не кричала, а заставила начисто всё переписать, т. к. вместо букв были птички, какие-то каракули. А когда пришли в школу, я подошла к его учительнице и спросила: «Как учится Геворг Петросян?» Ответ: «Ой, да я не знаю, кто родители, никто не интересуется. Сидит на последней парте и ничего не делает!» Когда я сказала, что я мать его, у неё глаза стали фонарями. Он всем сказал, что ни бабушки, ни дедушки не помнит, и отца тоже. Но потом всё пошло на лад. Стал учиться хорошо. Как приходили со школы, обедали с разу за уроки. А Карен все рушил, что делал маленький. Но и Карен учился неплохо. Выросли, окончили институт, стали кандидатами наук. Гурик окончил Академию Внешторга. Карен почти 10 лет проработал в колхозе.
А я как пошла в школу, так в ней ровно 45 лет и проработала. У меня ещё очень много всяких похвальных грамот от райкомов и от министерства, и от школы, и от родителей. Вхожу в фонд учителей. Я пользовалась любовью учеников и учителей. Была депутатом сначала райсовета, а потом депутатом горсовета. Почти 35 лет работала в профсоюзе. За столько лет не нажила себе врагов.
Ездила на экскурсию с коллективом по районам, один раз были в совхозе, где работал, т.е. был председателем колхоза Гурик. Там был замечательный каменный огромный стол и нас, т.е. школьный коллектив, принимали колхозники с почестями, потому что Гурика колхозники любили.
Прошли года, жизнь становилась всё лучше и краше, Грант без меня никуда не ходил, любил меня, а мне всё это было приятно.
У Гранта была страшная болезнь – рак горла. Но он до конца не сдавался. Куда мы только не ездили, всё надеялись, что будет легче, вылечат. Но, увы! Были в Кишинёве, Одессе, Ленинграде и два раза в Париже. Всё же решил лечь на операцию. Операцию делали профессора в Москве. Лежал он в Кремлёвской больнице. Уход был хорошим. Когда он лежал, напротив его комнаты лежал больной Андропов, и в этой же больнице лежал Молотов и сын Шолохова. Когда ему сделали операцию, через несколько дней Грант попросил профессора, чтобы меня привели в палату. Профессор не разрешал, а Грант настоял на своём, тем более что он не мог говорить, только писал на блокноте. Всё же профессор сдался. Одели на меня халат, больничные сапоги, и я пошла. А по дороге сапоги всё время спадали. Профессор говорил: «Ну что за неопытная сестра!» Позвал настоящую медсестру, и та мне завязала как следует. Когда я вошла в палату, то увидела Гранта с огромным количеством проводов. Я воздержалась, чтобы не заплакать. Ужас! Потом перевели в палату, и с ним работал логопед, и мне сказал, чтоб я в день 2–3 раза проводила с ним занятие. Врач писал на бумаге слова: мяч, мясо, окно и т.д. несколько слов. Садились друг против друга, он читал, а я должна была повторять, что он читает. Говорил медленно. Когда я не могла понять, что он говорит, то тут же бросал бумагу и нервничал. Тогда я пошла на хитрость. Когда я приходила, пока с ним разговаривала, на телевизоре лежала бумага со словами, я их наизусть учила, и когда садилась напротив, я заставляла слова повторять, и уже даже не понимая, говорила, как будто я его понимаю. Мне было очень-очень трудно играть двойную игру. Когда я рассказала об этом врачу, он только меня одобрил, сказал: «Правильно делаете». Постепенно он стал уже хоть и шёпотом, но произносить слова, и в день заставляла 5–6 раз, но выхода не было. Выходила с ним на прогулку, а когда сделали такую же операцию Шолохову Алексею Михайловичу, то его жена тоже выходила с ним на прогулку.
В общем досталось мне и Гурику тоже. Когда приехали в Ереван, пошёл на работу дней через 20, как будто не было ничего. Но сильно стала болеть голова и спина. Французы знакомые пригласили его в Париж, поехали. Оказывается, когда в Москве сделали операцию, принимал там разные процедуры, они не учли, что у Гранта было сильное осложнение на шейном позвонке. И во Франции делали ему повторную операцию почти 12 часов. Соль распространилась по позвонкам. Убирали соль на позвонке ложечкой. Опять он просил, чтоб меня к нему пустили. Через 5 дней меня пропустили. Врачам тоже было интересно, как он себя чувствует, но меня предупредили – никаких эмоций. Когда я вошла, он лежал прикрытый простынёй и окутан весь проводами. Я воздержалась, просто ласково сказала: «Грант, как хорошо, что мы приехали. Ты меня узнаёшь?». Он только губами послал воздушный поцелуй. Тут же врачи от радости закричали: «Парон Петросян хорошо, хорошо!».
Через полутора месяца приехали в Ереван. Врачи говорили, чтоб около трёх месяцев в машину не садился, вёл себя спокойно, под солнцем не гулял. Я пошла на работу, оттуда позвонила домой, сказали, что Грант вызвал машину и поехал в институт. Позвонила в институт, Эмма сказала, что он уехал Ерасхаун, меня бросило в жар. Ведь предупредили, если не будет вести себя так, как они сказали, начнут отказывать конечности. Так и было. Сначала правая рука и нога. Я злилась, товарищи тоже. Особенно Ким Гайкович и Гайро Михайлович. Так было плохо, что опять пришлось ехать в Москву. Там им занимался Гурик. Приехал домой через несколько дней. Внимания на себя не обращал и стал еле-еле ходить, и в таком виде он ходил на работу. Я спускала вниз, а Айказу помогал дальше.
Последний раз поехали в Москву, он почти не мог ходить. Я с Гуриком опять отвезли его в больницу, и там он скончался в 1987 году. Сам себя загубил. Я последнее время почти и не ложилась, так как он все время звал меня. Когда он скончался, мы были с Гуриком у Этери.
В зале в аэропорту была панихида, на которой присутствовали несколько товарищей Гранта.
Когда я и Гурик привезли его тело (очень трудно и тяжело было, зная, что гроб едет с тобой), в Москве был страшный туман и мы с отцом сидели почти 2 дня на аэродроме. Сидели в депутатской.
Когда прилетели, весь аэродром был заполнен встречающими, как будто весь Ереван был там. Похоронили с почестями, стояли в карауле и секретари ЦК, и министры. Гроб поставили в доме техники, стояли в почётном карауле почти все правительство Армении. Жаль, что рано ушёл.
И вот так мы потеряли дорогого человека. А если б он был внимателен к себе, он бы, наверное, прожил ещё лет 10.
Сколько было телеграмм из-за границы, в которых были соболезнования по поводу его смерти. А сколько у него благодарностей и грамот. Я всё это храню. А что толку? Сейчас всё это не в почёте. Но память о себе он оставил хорошую, т.е отличную. Его имя бессмертно. Его именем назвали и внука (сын Гурика), и правнука (сына Гены и внука Карена). Жизнь продолжается! Хотя без него нам очень трудно!!! Хорошо, что оставил после себя хорошее наследство: отличных детей – Гурика и Карена и замечательных внуков (не перечисляю).
В жизни надо быть доброй, отзывчивой, внимательной ко всем чтоб тебе повезло. И мне повезло, что я Гранта встретила, что была у меня хорошая семья, чудесные дети и прекрасные внуки. В жизни нужно делать больше добра, ибо зло зло и приносит. И сейчас, Гранта нет, но товарищи меня не забывают.
Грант был волевым, можно сказать мудрым человеком. Он знал с кем и как говорить. Он был добрый, отзывчивый, особенно к тем, кто в чем-то нуждался. И никогда не кривил душою, был прямой и ни пред кем не лебезил. Поэтому уважали, даже секретари ЦК. Да что и говорить, он был человек с большой буквы. Он нас оберегал от всего и всех.
Вот так и прошла жизнь моя с Грантом и детьми, и внуками. Прошла красиво, конечно, были и споры и раздоры, но больше хорошего. Он очень любил, так же, как и я детей, внуков, любил домашний уют. Он был строг, справедлив, и не любил халтуры. Он говорил, что нет слова «не могу», есть слово «не хочу». Спорить с ним было бесполезно, а спорить с ним мог только внук Грантик. Как-то, что-то Грантик не так сделал, а Гранту-деду это не понравилось, он его позвал, подошёл близко, поругал, и спросил: «Будешь ещё делать?» Грантик смотрел прямо в глаза деду и отвечал: «Буду». Дед несколько раз спросил и получал тот же ответ. Дед не выдержал такого наглого ответа и только сказал: «Ну и убирайся отсюда». Эти Грантики, дед и внук, одного упрямого характера. Ему мог только Грантик возразить. Детей он, конечно, очень любил и радовался им.
Теперь продолжу рассказ о своих братьях. Ребята выросли, поженились, заимели детей, только Вася был неженат, а я ещё маленькая была.
Ваня был директором завода безалкогольных напитков. Сам он на работу ходил пешком, хотя у него была персональная машина, даже танцевал. Прошёл всю войну, а погиб глупо. Поехал в Воронеж по делам. Он взял жену Ольгу, и дочь Таю с внучкой. А взял он их потому, что в Воронеже были, т.к. жили с нами (сваты) родители мужа дочери. Как только выехали из-под Ростова, грузинская машина налетела на их машину. Брат и шофёр тут же погибли, а жена, дочь и внучка были тяжело ранены. У грузин тоже двое погибли. Так ни за что, ни про что погиб мой старший брат. Было у него два сына и три дочери. Сейчас только три дочери. Гроб брата несли от дома до кладбища на руках. Его на работе очень любили.
О старшем, Иване Ивановиче, я уже всё рассказала. Второй по старшинству был Семён, он женился на фронте, две у него девочки, очень хорошие, и жена Анна была замечательной женщиной. В Шахтах после мамы, когда я приезжала, оставалась у них. Добрая, весёлая была. На войне он был полковником, помогал маме, деньги присылал с фронта. Когда приехал с женой, мама подумала о квартире. У нас был дом большой, половину она отдала ему. И они начали жить самостоятельно, хотя в одном дворе. Работал после войны начальником снаббыта. Очень остроумный был, весёлый добрый. Он работал, где жил Петя (лётчик), а Петя работал заместителем директора хлебопекарни в Шахтах, там, где жил Сеня. У Пети была жена Марья и дочь Лена. Были персональные машины, но они любили на работу ходить пешком, через парк, и там встречались. И если кто опаздывал, тот и пиво покупал после работы. Сторож сада заметил, что какие-то двое встречаются, минут 5 поговорят и разойдутся, и так каждый день. Сторож заявил в милицию. В один день милиция стала за ними следить, и узнали, засмеялись и братьям обо всём рассказали. Даже Сеня сказал сторожу: «Присоединяйся, будешь третьим». В один день Сеня пришёл намного раньше, и такой грустный. Петя спросил: «Что с тобой?». Тот махнул рукой и пошёл, а потом вернулся и сказал: «Петя, давай я тебя поцелую». Петя возмутился: «Что, я девка что ли?». И разошлись. Петя пришёл на работу обеспокоенным, таким Сеню видел впервые. Позвонил на работу, секретарь ответила, что он ещё не приходил. На машине поехал домой, дома его не оказалось. Он поехал в «скорую». А его жена Аня работала там в Шахтах медсестрой. Ей сказали, что бы она приняла больного. Аня спустилась и…о, ужас, видит своего собственного мужа. Он уже не мог говорить, только рукой провёл по ее лицу, и умер. Оказывается, ему стало по дороге плохо, он упал и чужие люди его привезли. Петя казнил себя, что не пошёл следом за ним. Ему было 53 года. Это был 1965 (или 1964) год. Жили они очень дружно. Это отец Аллы и Тани (ее муж Виктор). Они тогда были ученицами и мать много работала, чтоб прокормит их, одеть. Алла вышла замуж и уехала в Днепропетровск.
Остальные Петя, Вася, Нина умерли от высокого давления.
Витя похоронен в Москве, Вася в Ростовской области, все остальные в Шахтах.
Точно также умерла моя мама. В течение 20 минут. Только одно слово произнесла: «Аня». Видно, она была больна, но никому ничего не сказала. Ей было 66 года. И немудрено, что она так рано умерла, столько горя перенесла: то раскулачили, то 8-мью детьми осталась одна. Она была мать-героиня и получала за это деньги, хотя и не очень много. Никогда не ныла, всегда всем была довольна. Это передалось и мне. Хотя мне и сейчас нелегко, болезнь Гранта, судьба Карена. Но я не сдаюсь. Ведь у меня такие замечательные внуки. Помощь Гурика, хорошее отношение Наиры. Я всегда всем и всем довольна.
Правда Вася, это младший из братьев, когда заболел, я поехала, жена у него была не очень здорова, все делал он сам. Когда я приехала, они очень обрадовались, мы почти до утра с ними сидели, вспоминали всех и все. А сын его был капитан дальнего плавания. Он немного похож на Гурика, только волосы были тёмные. Он тоже был болен. Около Африки их военное судно задержали на семь месяцев. Он там получил тропическую болезнь. Очень красивый добрый, хорошо пел и танцевал. Гурик его видел на день рождение брата. Они все говорили по-английски. Когда он тяжело я была у него, он меня не отпускал. В это время к нему пришёл казацкий атаман, чтоб в свой отряд записать. Он записался, а через несколько дней скончался. Похороны были по морским правилам, как капитана дальнего плавания. На гроб положили морской флаг, а сверху капитанскую фуражку, а через неделю умер его отец.
Следующий Петя – лётчик. Он был очень красивый, носил усы, заразительно смеялся и очень аккуратный. На нём одежда всегда была выглажена, и шёл, как манекен. Он любил Гранта, был на свадьбе Гурика. У него одна дочь – Леночка. Жена не работала, очень Петю ревновала, но была гостеприимной женщиной. После войны он поехал на Украину, побывал на родине и увидел родных. Меня он тоже приглашал, но я не смогла поехать, очень-очень сожалею. Помогал дяде собирать в поле сено, упал с воза и вилы воткнулись в грудь. Немного подлечили, вернулся домой. В Шахтах лёг на лечение, но вилы пронзили лёгкие, и он не выдержал и умер. Ужас! Ужас! Я пишу, и у меня руки дрожат. На похороны я поехала с Грантом, ведь он был командиром Гранта. А как он пел!!! Когда он был в Ереване, в кабинете спал, а Гурик и Карен слушали его внимательно. Он ещё был и чекистом. Жаль! Жаль!
Третий брат – Виктор! Он на фронте женился на москвичке и там остался. Работал он заведовал дачами совета министров в Серебряном Бору. Мы там часто отдыхали и Карен и Гурик. На фронте он потерял на левой руке полкисти. Был красивым, жизнерадостным. Любил, когда я летом с ребятами приезжала к ним. Как только я приезжала он говорил: «Первым делом сваришь украинский борщ». А уезжала, тоже просил сварить борщ. Жена работала, болела астмой, а мы вдвоём садились в беседке и разговаривали, вспоминали всех и всё. В беседке сами накрывал и стол и долго говорили. Он жил в Серебряном бору. С одной стороны р. Москва, с другой небольшой пруд. Там и контора его была. Часто рабочие собирались вечером играли в карты, лото. Сам был здоровым и интересным, краснощёким, играл на мандолине. И вот, как говорят, пришла беда, открывай ворота. Что-то его укусило в спину, он сильно расчесал. Жена просила его обратиться к врачу, а он всё своё: «Пройдёт, да пройдёт». До того дошло, что спина стала багровая и поднялась температура. А он ещё перед работой купался в речке, и видно, внёс инфекцию, и получил заражение. Его положили в больницу. Жена позвонила, и сказала, что Виктор в больнице, и хочет, чтобы я приехала. Он очень меня любил и хотел, чтоб я приехала. И я тут же собралась в путь. Дома у Вали (жены) спросила: «Что он хочет?» А я привезла фрукты, овощи и коньяк. Дело было в августе. Валя сказала, что он очень хочет арбуз. Я пошла, купила, почистила, взяла виноград, персики, по дороге (шофёр знал, где делали хорошие шашлыки) взяла шашлык и поехали. Была очень интересная встреча. В палате было три человека. Я вошла, стала у двери, а один спрашивает: «Вам кого?» Виктор лежал спиной ко мне, повернулся и как закричит на всю больницу: «Анюта!!!» (так звали меня в детстве). Зашла, он просто засиял от радости, познакомилась с ребятами, потом я накрыла стол, у Вали попросила скатерть на стол – всё было на «5», и налила коньячок. Все выпили с удовольствием, да ещё с армянскими фруктами. Ребята сказали: «Аня, Вас знаем из рассказов Виктора Ивановича». Посидели, посмеялись, анекдоты пошли. (Между прочим, Гурик в меня пошёл). У больных настроение поднялось. В это время заходит врач-грузин и говорит: «Что это за кавказский стол?!». Ему я на тарелке понесла фрукты и бутылочку коньяка. Спросила, как у Виктора дела. Он очень поблагодарил, особенно за коньяк и сказал, что он через неделю будет дома. А Виктору вставляли в рану трубочку, чтобы выходил гной. Он очень поздно обратился к врачу. Вошла в палату, посидела, попрощались, и ушла. Ну, думаю, что мне делать, надо домой. Но каждый день ходила к нему и борщ носила. Хорошо, что возил меня его шофёр. Последний день я пошла, попрощаться, сварила хашламу, и опять накрыла прощальный стол, посидели хорошо, зашла медсестра и пригласила его на перевязку. Больные ждали. Меня с нетерпением, я им ещё принесла борща, попрощалась с ними. Они мне даже цветы принесли. Я попрощалась и пошла к выходу, и подумала: «А почему не подождать его и не проводить в палату?» Вернулась, села на диван, и жду, когда он выйдет. Что было интересно, когда он вышел, повернулся к выходу и увидев меня, с какой-то теплотой меня обнял и промолвил: «Я знал, что ты не уйдёшь». И на глазах слёзы, как будто чувствовал, что мы больше не увидимся. Приехала домой, через три дня звонок: «Витя умер». Ужас! Ужас! Оказывается, ночью он перевернулся, повязка спала и шла кровь. Под утро увидели под кроватью лужу крови. Вот такая глупая кровь, а ему было всего 63 года. Это как гром на голову, и опять пришлось поехать. Гурик в то время учился в Академии и с ним приехали мои родственники из Шахт, жили у Гурика дома. Вот судьба! Не знаешь, что и где тебя ждёт! Осталась жена Валя и сын Славик.
Саша был средним братом, т.е. четвертым. Это брат, который спас меня от немцев! Отец моей любимой племянницы Аллочки и Сергея, муж Нади. Очень весёлый, любил петь и угощать. Был на фронте, как я уже говорила, после войны стал работать в Ростовской области, Станица Константиновка. Директор баржи. И там же была его контора - дом на реке Дон. Несколько лет и мы ездили туда отдыхать, т.е. я, Гурик и Карен. Дом был большой, как гостиница, моторная лодка у пристани, лошадь с повозкой. А вокруг никого не было – мы одни. На бричке мы ездили в деревню покупать продукты. Огород загорожен и там гулял индюшки, куры, свиньи. Иногда брат давал ружье Гурику, чтоб он мог подстрелить индюшку, так как ловить их было трудно. А Карен иногда рано вставал, одевался (там было много комаров) садился на мостик и ловил рыбу, когда мы вставали уже было полное ведро рыбы. Это место было замечательное и вот беда. Он погиб. 9 мая, 35 лет тому назад всего. Где он работал собрались товарищи, чтоб весело отпраздновать «День победы». Расставили столы, положили закуску и обязательно раки. Он ещё закинул удочку в Дону, прямо перед его домом. И когда все уже сели, ему показалось, что раков мало и на лодке поплыл к той сетке, чтобы вытащить в ведро раков. Качнулся, а он был полный, опрокинулся, и лодка его накрыла. Сам он не мог освободиться, хотя хорошо плавал, видно, ударился об лодку, а пока все сидели на другом берегу, заметили, стали кричать, и когда подплыли, лодку подняли, он уже захлебнулся. Откачивали, откачивали, но всё было напрасно. Сергею cыну тогда было 5 лет, Аллочке 17 лет. Так глупо погиб мой брат Саша. Ужас!!!
Самый младший брат – Вася (я самая младшая). Был на войне контужен, и старые раны начали открываться, лежал не долго, очень похудел, почти ничего не кушал, только когда я поехала, начала его подкармливать, встал на ноги, повеселел. С ним долго сидела, разговаривали, вспоминали всех и всё, как всегда. Как только стал поправляться, я уехала. Как он прижимал к себе, и плакал!!! Ужас! Потом я опять поехала на похороны! Он был моряком, и мальчики учились в морском училище. У него было два сына: Коля и Толик. Весёлые парни. Николай потом стал капитаном дальнего плавания. Красивый, настоящий украинец. Жил в г. Жданове. Я была у него дома, он очень любил меня и называл Анютой. Когда я приехала на похороны брата Васи, его там не было. Оказывается, Коля очень сильно заболел малокровием. Вася ещё жив был (когда я была у Васи). После похорон я поехала с Толиком к Николаю. Он уже не вставал, держался на уколах, и я всё время сидела около него. И вдруг пришёл казацкий атаман, чтобы записать его в свой курень-отряд. Николай даже привстал, подписался, посидел за столом, и даже полрюмочки выпил. А когда он закрывал глаза, и я хотела уходить (ведь поздно было), а он говорил: «Не уходи, я не сплю». А на второй день он скончался! Ужас! На похороны приехали все родственники! Что было!!! Его тоже хоронили с почестями. Когда опустили гроб, то на него положили морской флаг, а потом были залпы… Ему было всего 41 год. Жаль! Ох, как жаль!!! Гурик его видел, разговаривали на английском языке.
Второй сын, Толик, тоже был моряком. И вот один раз на Кубу повезли товар (возглавил команду Толик), он стоял, командовал, и один тюк упал ему на голову. В Гаване он пролежал 3 месяца, а потом его привезли в Одессу, и там 3 месяца. Родители продали свою усадьбу, животных и переехали в Ростов, т. к. Толик должен был жить там. Ему на голову, вместо черепной коробки, сделали пластмассовую коробку, в неё вбили волосы. Он инвалид первой (степени) группы, получает хорошую пенсию. Ему сейчас 46 лет, а было 27, у него 8 детей. Первый мальчик, ему уже 23 года и последний, ему 3 годика, остальные девочки. Толику дали четырёхкомнатную квартиру, прикрепили медсестру, и за ребят родители тоже получают деньги, как «мать героиня». Сам он работает сейчас в книжном магазине, а жена домохозяйка, но очень воспитанные дети. Когда я приехала к Васе (брат был ещё жив), т.е. к брату, и они пришли все. Сначала Толик шёл со старшим сыном, а потом мать, Люда, с младшим сыном. И все красивые, чистенькие, и закричали: «Здравствуйте». Потом их, сначала посадила за стол, чтоб покушали, а потом зашли в другую комнату, и никто не выходил просто так, пока мы, взрослые, не окончим обедать. Сидели тихо. В этой комнате были разные игры, брат, т.е. дедушка, красиво обставил эту комнату. И дети все были заняты и нам не мешали.
Сейчас старший сын женился, ему купили квартиру, и скоро свадьба будет старшей дочери. Живут они все в г. Аксай. Гурик и Наира видели Толика и Люду до женитьбы. Они были в Ереване 10 дней.
Теперь о сестре Нине. Она осталась с Людочкой после войны. (Муж Андрей погиб на фронте, очень хорошим был, и Нина с Людочкой, перешли к маме жить). Как-то ночью во время войны он пришёл домой и его прятали в подвале. Никто не знал, а потом ушёл, а то бы всех перестреляли бы; Он ушёл и больше не вернулся. Потом вышла замуж, родился сын, Славик. Я ему была крёстной матерью. Крестили в церкви. Окончил школу, поступил в техникум, женился, и родился у него сын (Славик) Саша. Вот он решил поехать в район, купить кур для дома, и поросёнка. Нина держала после мамы домашнюю птицу, животных. На обратном пути, ночью, он не заметил, что на дороге лежало огромное бревно, опрокинулся и с машиной упал в обрыв. Был ранен, кричал: «Помогите». Но ни одной машины не было, никто не проходил и не проезжал. Только утром обнаружили его труп, весь в крови. Он истёк кровью, пытаясь выбраться из оврага, царапая землю. Нина – мать, когда узнала, у неё поднялось такое давление, что на шкале места не было. Через 2 года заболела, пролежала неделю, и скончалась. Все мои братья умерли рано и сестра, 62-65 лет.
Я уже устала ездить на похороны и переживать. Как видно, я сделана из железа!
В институте я работала два года. Водила студентов в театр, в музеи и меня студенты уважали. Я им читала интересные рассказы, заставляла их рассказывать, дополнять пропущенное. Но мне было трудно. Утром в школе, а потом в институт, дома все делала. И я все взвесила и оставила институт. В школу приходила заведующая кадрами вместе с одной учительницей и просила, чтобы я вернулась в
институт. Но в школе мне легче работалось, а в институте с заочниками трудно. И я отказалась. Заочники приходили больше из сел, и мне кое-что приходилось переводить на армянский язык. Заочников было много. Один раз заместитель директора совзхоза пришел ко мне и говорит: «Ай ахчик джан», у меня внук пошел в школу, а я в институт, мне стыдно будет, если я не сдам (тогда надо было иметь диплом института). Я ему несколько вопросов по-русски, а он отвечает на подобии «моя-твоя». Конечно, поставила «4», потом он хотел узнать мой адрес, но я не дала.
И дожила до пенсии. Коллектив меня любил, а я в свою очередь любила коллектив. И как меня провожали на пенсию, а этому способствовала моя «предательница» нога. Я б ещё работала. Я была награждена медалью «Отличник просвещения», вхожу в «Золотой фонд учителей». Имею много грамот от министерства просвещения и от школы им. Пушкина, являюсь «Ветераном Труда».
Около тридцати лет работала в профсоюзе школы.
Обо мне хорошо говорили и несколько раз показывали по телевизору. Я в кругу учеников. Потом я выступила на прощанье, сказала коротко, но от души и даже спела песню Вертинского:
«Скучно, томительно кругом,
Тосклив, необъятен мой путь,
А прошлое кажется сном,
Томит наболевшую грудь.
Ямщик, не гони лошадей,
Мне некуда больше спешить,
Меня некому больше любить
Ямщик, не гони лошадей…»
Но жизнь продолжается!!!
Я счастлива, что у меня такие тёплые сыновья и внуки. Особенно благодарна Наире, которая внимательна ко мне, всегда приветливая, добрая. Я с ней могу часами говорить, поделиться. Дай бог ей здоровья и быть счастливой со своей семьёй.
Благодарна Гурику, который обращает внимание на всё. Сколько раз брал к врачу, и сейчас часто приезжаю в Москву, выходит со мной, не стесняется, что я с палочкой.
Вобщем, всё хорошо, что хорошо кончается!
Вот так прошло моё детство. Можно сказать тяжелое, молодость средне, в зрелом возрасте можно считать нормально, а на старости (жаль Гранта нет), благодаря детям и внукам, которые очень внимательны ко мне, прекрасно.
Ох, и болтушка я!! А?! Правда?! Зато подлостей никому не делала, как и вся моя семья.
И последнее - моё завещание!
Я очень благодарна всем вам за отношение ко мне!
Спасибо вам всем за вашу теплоту и доброту ко мне. Ваша совесть чиста перед Грантом и передо мной. Удачи Вам всем и здоровье – это мое благословление.
И еще.
Я человек бескорыстный, добрый и весёлый не хныка, а поэтому прошу вас всех.
Если «случится», а этого не избежать, то проводите меня потусторонний мир весело. Чтоб никаких слез и переживаний. А главное, что у вас совесть чиста передо мной, и об этом там Грант знает!
Живите в любви и дружбе, это самое главное в жизни! А ведь жить так хочется!!! Но, увы!
Здоровья Вам и долгих лет жизни!